Михаил Борисов. День шестой. День второй


День второй

 
Возле подъемника было людно. Знакомые и незнакомые лица, разномастые куртки и комбинезоны, чей-то орущий магнитофон – все это создавало ощущение цыганского табора, который уходит в небо. Вот объяви сейчас старт – и вся эта толпа с шумом и гиканьем действительно рванет со склона, раскрасив небеса разноцветными крыльями.
Мы с Фаридом проталкивались к столику регистрации, едва успевая отвечать на приветствия. Фарида знали, меня помнили. Среди общего шума я иногда слышал голоса: "Смотри, вон Белов". – "Где?" – "Да вон, в джинсовой куртке, с Исуповым…"
– Здорово, Саня. – Виктор Вальцов, один из организаторов соревнований, стиснул мою ладонь так, что кости хрустнули. – Давненько, давненько. А мы думали – ты совсем завязал, пропал куда-то. Сколько тебя не было? Год? Привет, Фарид…
– Чуть больше. – Я растирал онемевшую руку. – Так, перерывчик был… Потягаемся.
– Ну-ну, тягайся. – Он взял у помощников бланки и принялся сам их заполнять. – Тут такие орлы подросли, старикам совсем житья не стало. Ладыгина помнишь? Тощий такой, пацан совсем?
– Не помню. – Я и вправду не помнил.
– Он в "Контуре" летал, у Михалыча. Второе место на России, вот так. Летную книжку давай.
– Ладно, в небе посмотрим. А кто руководитель полетов? – я заплатил стартовый взнос и протянул ему летную книжку вместе с лицензией ФАИ.
– Аз есмь. – Вальцов выдал мне карту маршрута, фотопленки. – Все в одном лице.
– И слава богу, ты хорошо выглядишь, – вмешался Фарид. – А то Белый беспокоится, что РП будет определять погоду, не выходя из гостиницы после вчерашнего…
– Ну вас, – Вальцов ухмыльнулся в усы. – А сами-то… Саня, в командном пойдешь? Коваль твой уже здесь, девятый номер.
– Он не мой. Я сам за себя.
– Слушай, Саня… – Вальцов понизил голос. – А книжечка-то у тебя того… За прошлый год ни одной отметки…
– Витя, ты же понимаешь – человек не успел записать. – Фарид наклонился к Вальцову. – Весь год не успевал записывать. Летающие – они такие. Ну хочешь – я ему пятьсот часов нарисую, полетит как миленький, ты же нас знаешь…
– На преступление толкаете… На, Саня, лети на здоровье. Номерок твой – сорок четыре. Общая частота – один-четыре-пять-ноль… Фарид, книжку давай.
– Спасибо, Витя. – Я забрал свои летные документы. – Загляни вечерком. Я в "Долине", в семьсот двадцатом.
– Загляну, если на полдороге не перехватят. Дагестанцы звали, обещали удивить… Будь на связи, найдемся.
– Пока. – Я оставил Фарида у столика и принялся проталкиваться в сторону гостиницы, по пути выставляя на рации общую частоту.
В горы, а тем более на соревнования рации берут с собой почти все. На общей частоте всегда можно узнать погоду на маршруте, запросить подбор или просто поболтать. Пока в эфире было тихо – все были здесь, радиосвязь была не нужна.
Я столкнулся с ней нос к носу. Замер на секунду, почувствовав, как опять царапнуло сердце. Татьяна была с Никитой, они стояли рядом с входом на подъемник. Никита разговаривал с ребятами из Красноярска, одного из его собеседников я знал хорошо, другого видел пару раз на Юце.
Я кивнул ребятам и свернул в другую сторону. Она догнала меня возле занесенной снегом баскетбольной площадки.
– Привет, Белов.
– Привет. – Мне совсем не хотелось говорить, потому что хотелось сказать очень многое. – Я не знала, что ты здесь. – Она знакомым жестом поправила волосы. – Опять летаешь?
– Почему опять? Просто летаю. – Я сунул руки в карманы, нащупал сигареты.
– Я тоже. – Это звучало упреком.
– Вот ты где! А там… – на тропинке появился Никита. Увидев меня, он остановился, словно налетел на препятствие.
– Летай на здоровье. Только не торопись. – Я обращался к Татьяне, демонстративно не замечая его. – Если невтерпеж – прицепись за кем-нибудь из опытных. И не взлетай, если не знаешь, где будешь садиться. Горы.
– Я справлюсь. – Она вскинула голову.
– Не сомневаюсь.
Я повернулся и пошел по тропинке прочь, обойдя Никиту, как неодушевленное препятствие. Сквозь чавканье снежной каши под ногами я расслышал его слова: "Что он тебе наговорил?" Наговорил… Если б я мог говорить, вот в чем штука…
По дороге достал рацию, нажал тангенту:
– Белому ответьте.
Рация отозвалась быстро, слышно было хорошо:
– Слышу тебя. Здесь Кулешов.
Надо же, близнецы-братья тоже оказались здесь! Ладно, сейчас я их найду…
– Кулешов Вадик или Дима?
– Вадик.
– А где "издание второе"?
– Тарелки несет.
– Какие тарелки? – я не понял.
– Да мы в кафе, на повороте. Давай к нам.
Я немного подумал. Здесь, в поселке, возле дороги ютились всевозможные харчевни. Кормили, как правило, вкусно и недорого.
– Через пять минут. Возьмите мне там чего-нибудь.
– Чего именно?
– Я расскажу, что ему взять. – В разговор вмешался чей-то низкий голос. – Кулеш, Белый, ответьте Сычу.
– Привет, Астрахань! – Я обошел лужу. – Ты где?
На связи был Толик Сарычев, "Сыч", мужик с редким чувством юмора, большой любитель хорошей компании.
– Где, где… В Теберде! К повороту подхожу…
На минуту эфир забило хохотом. Отсмеявшись, кто-то из братьев сообщил:
– Сычу тоже место заняли. Давайте быстрее, а то все сбегутся, пообедать не успеем…
Я вышел на мостик перед поворотом. На той стороне виднелось кафе, на крыльце стоял кто-то в летном комбинезоне – меня ждали. Все-таки хорошо вернуться, просто вернуться… Жаль, не все возвращается – взять хотя бы Никиту.
А что Никита? Веселый, улыбчивый парень. Хороший пилот. Мы быстро сошлись до приятельских отношений, на соревнованиях селились вместе. Он составил мне компанию и в моем непутевом бизнесе.
Ни для кого не секрет, что пилот-профессионал живет продажей парапланов и обучением начинающих. Естественно, покупатель прислушается к рекомендации опытного, титулованного спортсмена охотнее, чем к мнению новичка; вступает в действие такое понятие – рейтинг. Волей-неволей приходится подчиняться условностям – мотаться по соревнованиям, биться за места, а хотелось бы просто летать в удовольствие… Здесь выручал Никита. Он выступал охотно, за победу боролся до конца, порой весьма жестко – пару раз мне приходилось улаживать конфликты из-за расхождения в воздухе. А в общем – все было неплохо, он здорово помогал, и его упорство приходилось кстати. Вспомнить хотя бы, как он отстаивал размещение логотипа…
 
…А вспоминается, как назло, совсем другая история с совсем другим логотипом.
– Так где мы будем его размещать?
Татьяна с трудом оторвала взгляд от крыла:
– Я не знаю… А как его зовут?
– Его зовут "Консул". – Я перехватил свободные концы в одну руку, другой отцепил обе клеванты и потянул их вниз.
Крыло подогнуло заднюю кромку и, обиженно шурша, опустилось на землю, призывно выставив наверх воздухозаборники, просясь в полет.
– Знаете что, – предложил я, укладывая свободные концы на траву, – Вы пока подумайте, а я его сейчас в небе покажу.
Я отошел к оставленным вещам, наскоро перекурил и взялся за комбинезон. Оглянувшись, я увидел, как она, присев, осторожно трогает стропы. Душещипательная сцена. Наверное, я просто циник… Меня коробит от мыльных опер, хотя нравится, когда люди не скрывают чувств; в момент истины они на глазах становятся иными. Приходится видеть это постоянно, когда выпускаешь людей в небо. В маленьком желчном человечке вдруг просыпается величие духа… Всякое бывает. Однажды я видел, как плачет после первого полета здоровый нахальный мужик. "Понимаешь, – говорил он мне, не стесняясь слез, – у меня есть все. Жизнь удалась. Есть бизнес, есть бабки, есть женщины. Но то, что я сейчас попробовал…"
Я застегнул комбинезон, одел шлем, подвесную систему и подошел к Татьяне. Она быстро поднялась, словно застеснявшись чего-то, и спрятала руки за спину. Я не спеша поднял с травы свободные концы "Консула", пристегнул их к основным карабинам подвески и принялся еще раз проверять снаряжение.
– Скажите, Александр… – начала она.
– Давайте так, – я перебил ее довольно невежливо, но здесь, в конце концов, была моя территория. – Не хотите называть Сашей – зовите по фамилии.
– Хорошо, – она послушно кивнула. – Скажите, Вам не жалко на нем летать?
Она задала хороший, неожиданный вопрос; я поднял на нее взгляд от карабинов. В глазах читалось любопытство – и участие.
– Видите ли, – я взял в руки клеванты и первые ряды свободных концов, перебросив остальные через локти, – это крыло появилось на свет благодаря таланту настоящих профессионалов из небезызвестной компании "Фора" именно для того, чтобы на нем летать, и оно летает великолепно. Крыло действительно редкое, – я умолчал о том, в каких количествах оно выпускается и кто может им обладать, – и Вы правы, по честному – мне жалко на нем летать, хотя я очень его люблю. Но не могу же я всю жизнь держать его на полке, оно без неба зачахнет, понимаете? – она не очень поняла, но кивнула. – Обычно я летаю на чем-нибудь попроще, у той же "Форы" есть "Легионер" либо "Центурион"… А его я беру на соревнования, или под настроение, – я улыбнулся, – сегодня взял для того, чтобы показать Вам.
Одолев тронную речь, я перевел дух.
– Я понимаю, – она перевела взгляд с меня на крыло и обратно. – А Вы, оказывается, хорошо говорите. И Вы сейчас совсем не такой, как в агенстве.
– Так речь идет о крыльях, – я пожал плечами, – ничего удивительного. Это вы Никиту не слышали. Кстати, и Вы сегодня не такая…
Пока мы болтали, Сергей, тащивший трос, одолел дорогу на старт. Татьяна отошла в сторону, наблюдая за нами. Сергей, отдуваясь, привычно прицепил колечко на конце троса к моей отцепке и принялся еще раз осматривать и ощупывать все мои замочки, защелки и карабины.
– Устал? – я слышал, как он дышит. Попробуйте-ка пройти полкилометра по еще не высохшему полю, разматывая трос с буксировочной лебедки. – В следующий раз я пойду.
– Ладно, – он махнул рукой и присел завязать шнурок. – В следующий раз ты меня без очереди на старт выпустишь.
– Договорились.
Он отошел на несколько шагов, еще раз скользнул взглядом по моему снаряжению и поднес к губам рацию:
– На старте Белов на своем чумовом "Консуле".
Он повернулся ко мне:
– Готов?
Я развел в стороны руки, выставил одну ногу вперед.
– Готов.
– Пилот готов.
Ветер донес к нам перестук моторчика, по рации отозвался Семен:
– Поехали.
Много лет назад я сбился со счета, сколько раз отрывался от земли. И каждый, буквально каждый раз чувствую себя так, словно это случается впервые. Где взять слова, чтобы рассказать, как это происходит?
Когда-то я прочитал (не знаю, верно ли я понял эти цифры), что с каждым метром высоты площадь обзора увеличивается на тридцать квадратных километров. Это похоже на волшебство, на чудо – земля вдруг уходит из-под ног, все быстрее и быстрее, и стоит только оторвать взгляд от точки под ногами, куда смотрит большинство из нас всю жизнь – просто захватывает дух от открывшейся взору величественной картины, от ощущения удивительного покоя и свободы. Долины с шапками лесов и блестящие ленты рек, прямоугольники полей, пересеченные уходящими за горизонт дорогами – под взглядом впервые открывшихся глаз вид земли сверху дышит удивительной красотой и гармонией. Вдруг понимаешь, что твой кругозор, твое мироощущение расширяется не просто на тридцать квадратных километров – каждая секунда, проведенная в небе, наполняется неким смыслом, щемящей радостью познания самого себя как крохотной частички бесконечного мироздания…
С такой же скоростью, как набираешь высоту, уменьшаются до ничтожных размеров казавшиеся серьезными житейские проблемы. Остаются внизу мещанские горести и радости, и ужасаешься собственной слепоте – становится горько от лет, что ты прожил, даже не подозревая, насколько далеки были представления об окружающем мире от картины, которую видишь собственными глазами.
Хочется петь и смеяться, с неведомых высот снисходят стихи и музыка… и тревожное осознание того, что теперь ты навсегда отделен новым знанием от остальной человечьей стаи, живущей поисками пропитания и теплого уголка для ночлега. Тебе придется спуститься на землю, окунуться в океан бессмысленных забот – и вечно носить в душе бесценный дар неба, постоянно ощущая мучительное желание поделиться им с кем-нибудь. Теперь ты обречен всю жизнь искать себе подобных – и, находя, ты должен попытаться помочь им раскрыть еще незрячие глаза…
Я несколько раз прошел над местом, где стояла Татьяна, показывая ей крыло в свободном полете. Потоков пока не было; я довернул перед посадкой, заходя против ветра, еще раз окинул взглядом горизонт – и увидел на бетонке спешащий к нам автомобиль. Отсюда я не мог разглядеть ни марку, ни цвет, но двигалась машина к нам. Странно; я никого не предупреждал о сегодняшних полетах.
Перед посадкой я выровнял аппарат и плавно затянул клеванты, останавливая движение крыла. "Консул" мягко опустил меня на землю и застыл над головой, будто ожидая дальнейших указаний; я повернулся и погасил купол.
Татьяна стояла поодаль и ждала, пока я соберу крыло в пушистый бутон. Я подошел к ней, и как обычно бывает после полета, с трудом перестроился на скудную человеческую речь.
– Ну как, Вы определились с логотипом?
Я немного лукавил. Я видел, какое впечатление произвело крыло, и ждал, что теперь она попросит научить ее летать или захочет прокатиться. Она и здесь поступила по-своему:
– А вы еще полетите? Мне нравится смотреть на него в воздухе…
Я оглянулся в сторону бетонки и ответил:
– Теперь не знаю.
Из остановившейся там машины, приветственно помахав нам руками, на старт шли двое. Рюкзаки с парапланами не оставляли сомнений, что ребята приехали летать. Татьяна проследила направление моего взгляда:
– Это тоже летчики?
– Пилоты, – поправил я ее, – и хорошие пилоты.
К нам спешили два брата-близнеца – Вадик и Дима, рослые ребята двадцати двух лет от роду. Старший, Димка (правда, старше он был всего на восемь минут), первым протянул руку, и, широко улыбаясь, начал издалека:
– Дома тоска, смотрим в небо, скучаем, я и говорю: а может, рванем на поле, вдруг сегодня летают? Подъезжаем – а ты уже там…
– Это не ты, а я предложил ехать, – Вадик всегда держался немного сзади, но был весьма пунктуален и постоянно поправлял брата; Димка его называл: "Мое второе издание, переработанное и дополненное". Младший не обижался, ему эта роль даже нравилась.
Результаты у них были примерно одинаковы, хотя летали они совершенно по-разному; перепутать их в воздухе было невозможно, не то что на земле.
– Да какая разница! – Старший поставил рюкзак рядом с моим. – Главное, летаем. А что там наверху?
– Пока ничего, – я пожал плечами, – термички нет, ровный ветер. Будешь на посадку заходить – бери левее во-о-он того кустика…
Мы увлеклись разговорами и не заметили, как подъехала еще одна машина, за ней еще одна – на старт съезжался народ, кажется, зимняя спячка закончилась. Почуяв летную погоду, пилоты спешили туда, где есть возможность подняться в воздух; вроде бы ехали на разведку – но крылья не забывали прихватить.
Приехал Никита; старт заметно оживился. Крепкий русоволосый парень, он нравился женщинам и легко сходился с мужчинами, ему были рады.
Кто-то расстилал крыло, кто-то разглядывал стропы, Семен привез маленькую лебедку для смотки троса на старт, Андрей (как обычно, в окружении барышень) вальяжно повествовал, как он летал осенью в Болгарии… Старт жил, мне было тепло с этими людьми, бросившими в выходной день телевизор и салатик оливье ради возможности подняться в небо. Я курил в стороне, глядя, как ветер уносит табачный дым, и слушал обрывки пилотских разговоров: "…Четыре стропы под замену, как будто ножом прошлись…Новый "Сапфир" – ну очень интересная штука, дорогой только…Я ему ору – левую, а он вообще ничего…Тоже мне "компетишн" – да у него радиус разворота, как у баржи…Смотрю, Коля под облачком, хотел за ним, а попал в такое…Дурацкий способ – ну надо так запутать клеванты…"
На старте уже стоял пристегнутый Андрей на своем "Твисте", который был когда-то оранжевым, но здорово выгорел, за ним расстилала крыло незнакомая девушка в темном комбинезоне. Начинались полеты, потихоньку образовалась очередь. Меня позвали взглянуть на новые карабины подвески, кому-то понадобилась стропа второго яруса, потом мне сунули в руки рацию – пришлось руководить всем этим хозяйством. Я выпустил в небо Андрея, потом девушку на синем крыле, потом пилоты просто пошли косяком – полет без термички продолжается недолго, и только что севший уже бежит занимать очередь. Выпуская в небо очередное крыло, я вдруг вспомнил о Татьяне и поискал ее глазами. Ее вниманием завладел Никита и теперь водил по полю, что-то с увлечением рассказывая. Она слушала, задумчиво кивая, и время от времени поглядывала на меня.
У тех, кто не летал прошедшей зимой или летал совсем немного, не все шло гладко, на старте приходилось подсказывать и поправлять, не забывая о тех, кто в небе – и через пару часов я почувствовал, что начинаю уставать. Я передал рацию Сергею и отошел в сторону. Подошла Татьяна:
– Вас тут все знают… Это все – Ваши ученики?
Я прищурился:
– Некоторых я учил летать, хотя… "качество Мастера не определяется размерами толпы его учеников".
Она на секунду сдвинула брови, задумалась, потом ее лицо разгладилось:
– Ричард Бах, "Дар"… нет, "Иллюзии".
– Один – один, – я посмотрел на нее с уважением. Она ответила:
– "Мы подчинились правилам игры, и она преображает нас".
Я чувствовал, что эти слова мне знакомы, я наверняка читал это, но словно блуждал в потемках, безнадежно проваливая экзамен. Видя, что я побежден, она смилостивилась:
– Экзюпери.
Я вспомнил. Там еще было о пустыне…
– Точно. "Планета людей". Два – один, – я поднял вверх руки, – я сдаюсь, я побежден.
– Принимается. – Она была довольна. Потом неожиданно спросила:
– А у вас не принято угощать победителей обедом?
Я был не готов к такому повороту. Обеденное время было упущено, я предложил ужин – и мы, попрощавшись со всеми, отправились обратно в город. Я стал словоохотливым, рассказывал разные пилотские истории. Она иногда смеялась, больше просто слушала, внимательно наклонив голову, словно готовилась записывать. Участие в серых глазах грело мне душу, я совсем размяк.
Потом я подвез ее домой, в Черемушки. Немного постояли возле подъезда, договорившись встретиться в следующие выходные. Уже возвращаясь домой, я вдруг вспомнил, что о спонсорском логотипе мы так и не сказали ни слова…
В следующую субботу мы снова были в поле, потом нам вдруг захотелось в кино, потом купили шампанского и ужинали в моей холостяцкой берлоге, засидевшись допоздна…
Я просто тонул в этих серых глазах и понимал, что попался. Она чувствовала это – женщины вообще очень тонко чувствуют – и мое внимание словно расправляло ей крылья, она купалась в нем, ей нравилось, как я смотрю на нее – а мне нравилось, что она все понимает…
Она была одновременно робкой – и властной, стеснительной – и чувственной, в ней было все, что я только мог пожелать в женщине… Положив ее голову к себе на плечо, я лежал с открытыми глазами, слушал ее размеренное сонное дыхание и понимал, что у меня никогда еще не было такой женщины – и, видимо, больше никогда уже не будет, и как я, черт побери, буду жить дальше, когда она уйдет утром?!
Прощания мне не хотелось; затемно, пока она спала, я собрался, двигаясь на цыпочках, взял параплан и вышел на улицу. Сегодня уходил мой самолет, я летел на соревнования. До рейса было еще шесть часов свободного времени, я с рюкзаком шел по сонному городу, курил и мучительно соображал: заметит ли она, проснувшись, ключи от дома, которые я оставил ей на подушке?..
…Через неделю я возвращался с победой. У меня получалось все, я летал так, словно за плечами выросли еще одни крылья, и сам себе удивлялся.
Я постоял немного на лестнице, переводя дух, потом решительно повернул ключ и вошел.
Она стояла в прихожей, словно почувствовав, что я уже за дверью, и смотрела на меня своими серыми глазами – в моей рубашке, с полотенцем на плече:
– А я тут прибралась немножко… Белов, у тебя ужасный беспорядок.
Я бросил крыло там, где стоял, подхватил ее на руки, закружил по комнате, бормоча какие-то слова, напевая какие-то песни, рассказывая тысячу историй сразу; она обхватила мою голову руками и замерла, прижавшись ко мне.
Нет, мы не кружились по комнате – мы взлетали в небо, мы проносились сквозь облака, нам улыбались звезды, для нас останавливались часы, даря нам еще мгновенье отчаянного, безумного счастья…
…По утрам она убегала в свое рекламное агенство, поздним вечером мы ужинали, она увлеченно рассказывала, а я просто сидел, подперев щеку рукой, и слушал ее голос. Она жила суматошной жизнью, упорно пробивая себе дорогу, ей почему-то было очень важно добиться всего самой. Я пытался принять на себя хоть часть ее забот, подставить плечо, но встречал такое упорное сопротивление, что оставалось только руками развести. Эмансипация так эмансипация; в конце концов, не это главное.
Я много летал, дела шли неплохо. К нам заезжал Никита, он всегда привозил Татьяне (на другое обращение она просто не отзывалась) цветы или шоколад. Реже заходили ее подруги, с интересом меня разглядывали и шептались о своем на кухне. Иногда и мы отправлялись куда-нибудь – в гости, в кафе или просто бродили по городу.
За все время она единственный раз спросила, хочу ли я, чтобы она научилась летать. Я знал, что единожды поднявшись в небо, остаешься в нем навсегда; мне думалось, что сумасшедший в доме должен быть один, я сказал ей об этом. Мы посмеялись и больше не говорили на эту тему…
 
– Привет. – Я пожал протянутые руки. Близнецы уселись напротив, задвигали тарелками. Я с интересом посматривал: выбор блюд у них был абсолютно разный. Ввалился Сыч, сразу стало шумно. Он усаживался долго, смешил хозяйку заведения, потом добрался до меня.
– Ну, Саня, – Он подмигнул. – Рад, что ты вернулся. Давай-ка сломаем эту погоду, чтоб нам завтра улетелось километров на триста!
– С тобой не полечу, уболтаешь по дороге.
– Ради такого случая обещаю молчать полчаса…
За окном распрямилась еловая лапа, стряхнув тяжелый налипший снег. Я откинулся на спинку скамьи и прикрыл глаза, слушая болтовню Толика и звон тарелок на кухне. Отчего-то самые философские мысли приходят в тот самый момент, когда нужна пустая голова…
 

Продолжение

Добавить комментарий