"…к земле иззябшей жмутся облака…"
М. Николаев
Вот и всё пока. Небо, одевшись в тёмно-серое, плачет по утрам, горько и безысходно. Мечутся облака, загораживая появляющиеся просветы, словно в пятнашки играют. Сырость повсюду: ветер стряхивает с деревьев крупные капли, лужи перестают высыхать к вечеру, и крыло в рюкзаке кажется влажным на ощупь.
Не сегодня-завтра застынут лужи, сорвётся с ветки и улетит оставшийся лист, может — в тёплые края, может — ко мне на балкон. Злобный норд-ост режет щёки, предупреждая: недолго осталось, земля утонет в снегах, редкие синие пятна над головой задёрнет свинцовая штора.
В один из дней, не зачёркнутых метелью, рванётся душа с опостылевшей поверхности в небо, подёрнутое льдинками облаков. Земля останется далеко внизу контурной картой — чёрное и белое, прямоугольники полей и ломаные линии дорог, и наперекор геометрии — река, разлёгшаяся широкой лентой: ни одной прямой линии, причудливые изгибы. Можно немного вздохнуть и прожить минуту-другую в небе. В холодном и равнодушном небе. Ещё так долго…
Дожить до конца февраля, до того самого дня, когда однажды утром вместо ставшей привычной серой пелены над головой полыхнёт нестерпимой синевой небо, и синева эта потечёт ручьями под ноги, в весенние лужи. Мальчишки побегут из школы по этим лужам, размахивая портфелями, и небо будет разлетаться у них из-под ног синими брызгами. Уже скоро…
Потянутся с севера облака, а с юга — птицы, ветер принесёт тревожный запах талой земли. Можно достать рюкзак и расстелить по комнате шуршащее крыло, в который раз удивляясь: несколько саженей ткани и полкилометра строп, держащих человека в небе, ещё пахнут летом.
Дожить до весны.
Тревожной апрельской ночью вздрогнуть во сне от предчувствия полёта. Утром в окно заглянет солнце — сообщить, что уже высохла на траве роса, и негоже спать, когда птицы давно в небе.
На поле шумная компания вытащит старое крыло — для полёта оно уже непригодно, оно выгорело до белизны бог знает сколько лет назад, но по-прежнему охотно протягивает стропы новичкам для наземных тренировок. Не один пилот с благодарностью оглянется на него, доставая из рюкзака роскошный новенький аппарат.
Высохнет под солнцем полянка на пустом ещё старте, зайдёт на посадку с лихим креном шеф-пилот: пока никого нет — можно размяться, вот-вот начнётся сезон — старт заполнят беззаботные новички, и тогда до самой ночи не будет времени даже крыло разложить. Уже почти, уже вот-вот…
Где-то в горах сойдут весенние лавины, отшумят первые грозы, и от нагретой солнцем земли рванутся вверх потоки горячего воздуха, надежда и опора.
Дожить — и тогда, вот тогда, наконец, можно будет шагнуть вперёд — и вверх, и усесться на плечах у ветра, прислушиваясь к замирающему сердцу… И вздрогнуть, когда вздрогнет консоль, когда шевельнётся подвеска — правую, ещё правую, живее! Полузабытое, ликующее чувство — вверх, вверх, я и без прибора чувствую… Не ради стокилометрового маршрута, хотя тоже было бы неплохо, а просто потому, что хочется взглянуть из поднебесья — на дальний хребет, на нём пятнами, как на леопардовой шкуре, лежат тени от облаков, да и сам он похож на свернувшуюся кошку; на городишко в долине, который кажется таким пыльным, когда идёшь по нему пешком, а сверху выглядит просто игрушечным и очень аккуратным.
Просто оглядеть небо, которое оказалось совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, такое огромное и прекрасное, что дух захватывает…
Потом можно будет пройтись по старту, щегольски расстегнув комбинезон и распугивая новичков словами "инверсия", "градиент" или "поляра", и попытаться спрятать за этими словами детскую радость от того, что удалось прикоснуться к небу рукой, и рука ещё помнит это прикосновение…
Дожить бы, потому что на дворе — осень, и небо, одевшись в тёмно-серое, плачет по утрам, горько и безысходно…