Михаил Борисов. Такой короткий день

Михаил Борисов

– Володя, тебе Казарин звонил. Сказал, что у тебя мобильник не берёт.

– А-а-а, я, наверное, в метро был. Чего хотел?

Сафонов сбросил с ног высокие шнурованные кроссовки, чмокнул жену в щёку.

– Ой, нос холодный. – Жена шутливо поёжилась. – Пошли, накормлю. Алёшку только что уложила, не шуми.

– Не буду. – Сафонов прокрался на кухню вслед за женой, обнял её за талию: – Так чего хотел Казарин?

– Казарин очень извинялся. – Она потёрлась головой о его плечо, улыбнулась: – Ты не ругайся на него сильно, ладно? Садись, всё горячее… Казарин сказал, что ты его убьёшь.

– И решил заручиться твоей поддержкой, да? – Сафонов устроился возле батареи, поёживаясь: под свитером ещё оставался холодный воздух улицы. – Что он натворил, дипломат доморощеный?

– Ну как тебе сказать… В общем, они немножко порвали тандем на старте. Зацепились за какую-то железку. – Жена поставила тарелки, села напротив. – Он чуть не плакал, обещал всё отремонтировать. Не убивай его.

– Та-а-ак, – пробурчал Сафонов с набитым ртом. – Теперь понимаю, почему он до меня не дозвонился. Нет, тандем он, само собой, починит, до этого я не стану его убивать. Но сам факт, что он пытался договориться с тобой за моей спиной – о-о-о, какое коварство! Молилась ли ты на ночь, Дездемона?

– Да, господин мой… Володя, он до завтра не успеет. Видимо, порвали сёрьёзно. – Жена вздохнула.

Сафонов перестал жевать, почесал затылок.

– Вот тебе раз. На чём же лететь завтра? Удружи-и-ил…

– Возьми "Белль" фиолетовый. Давно пылится в кладовке.

– Ага, ты пытаешься спасти казаринскую шкуру? Ещё немного, о лукавая женщина, и я прибью её на дверь твоей спальни… Ничего не выйдет, Оля. На нём строп не хватает. Только-только начал менять, первого ряда нет ещё – сшить не успели.

Сафонов соображал. Попросить тандем в "Скаймастере"? Им самим летать завтра… Чёрт, как нескладно получается…

– А стропы взять негде?

– Да где же я возьму стропы в одиннадцать вечера? Накануне выходных? – Сафонов секунду подумал – и тут же понял, где можно взять стропы. Виновато покосился на жену.

Ольга вздохнула и придвинула телефон.

– Подала мысль на свою голову. Звони, ладно уж. Опять на все выходные пропадёшь…

Сафонов набирал номер, ощущая теплоту под сердцем. Жена понимала его – понимала лучше, чем он сам, и Сафонов чувствовал угрызения совести. Ольга вышла за него замуж, бросив фехтовать, а ведь до норматива мастера спорта ей оставалось совсем чуть-чуть. После рождения сына она ещё больше похорошела, Сафонов любовался ей – и поражался тому, что обаятельная молодая женщина терпит чудачества человека, которому не сидится на земле.

– Слушаю, – сказала трубка.

– Привет, Сёмыч. Некто Сафонов беспокоит на ночь глядя. – Сафонов побарабанил пальцами по столу. – Есть тут маленькая проблемка со стропами, вопрос в сроках исполнения…

– Здравствуй, Володя. Что, стропы нужны ещё вчера?

– Вроде того. Завтра лететь не на чем. У меня "Белль" без первого ряда, выручай.

– Белль-белль-белль… Не уверен, что у меня схема есть. Если у тебя есть – приезжай, сделаем.

– Схема есть, Сёмыч, мне бы к утру успеть.

– Сказал же – сделаем. Приезжай, ночуешь у меня, утром сразу на поле поедешь. Когда тебя ждать?

Сафонов выжидательно посмотрел на жену. Ольга улыбнулась, понимая, о чём идёт речь, пожала плечами.

– Езжай, Отелло. За это ты отведёшь меня в театр. И казаринская шкура целее будет – мне не нужна его рыжая борода на двери.

– Через час, Сёмыч. Жди.

– Завидую я тебе, Сафонов. Как тебя жена терпит?

– Даже и не говори, я сам себе завидую. Правда, теперь за мной поход в театр.

– Это дело нужное, ты ещё Ольге спасибо скажешь. Валяй, приезжай. Привет семье.

– Обязательно.

– Пока.

Сафонов положил трубку и потянулся к дымящейся чашке.

– Па, – Алёшка стоял на пороге кухни, потирая кулачком глаза. – Ты чего ко мне не идёшь?

– Ты зачем босиком выскочил? – Ольга всплеснула руками. – Лешка, где твои тапочки?

Сафонов вскочил из-за стола, подхватил сына на руки:

– Что, брат, не спится?

– Не-а. – Лёшка ухватился за толстый ворот отцовского свитера. – Я уснул на немножко, потом проснулся одним глазом, потом другим…

– Володя, не разгуливай его, а то до часу не уложу.

– Не буду. Не будем разгуливаться – верно, Алексей? Пошли в кровать, чем дольше спишь – тем быстрее весна придёт, достанем велосипеды из гаража, поедем на речку…

Сафонов отнёс сына в комнату, уложил в постель. Алёшка завозился, устраиваясь.

– Па, я буду спать, а ты мне расскажи чего-нибудь, да?

– Расскажу, расскажу. – Сафонов просунул руку под одеяло, нащупал тёплую ладошку сына. – Что тебе рассказать?

– Расскажи про пар-р-раплан.

Алёшка недавно начал выговоривать букву "р", и Сафонову очень нравилось, как твёрдо тот выговаривает "пар-р-раплан". Иногда, правда, он думал, что у четырёхлетнего пацана параплан асоциируется с чем-то вроде паровоза.

– Про параплан? Сейчас расскажу, закрывай глаза.

Сафонов и сам прикрыл глаза, пытаясь призвать на помощь зрительную память. В голове почему-то появилась чайка, и он произнёс неуверенно:

– Чайка – серое крыло…

Подумал ещё немного, добавил:

– Яхта – белое крыло.

Потом откуда-то взялись нужные слова, сами по себе сложились в строчки, и Сафонов торопливо выговорил их, опасаясь забыть:

– Параплан – крыло цветное, параплану повезло.

И сам заулыбался, как ребёнок, глядя в карие Алёшкины глаза. Алёшка тоже улыбнулся в ответ, ухватился Сафонову за палец:

– А ты на каком цвете завтра полетишь?

– На фиолетовом. "Если получится" – подумал Сафонов.

– А фиолетовый – это какой?

– Это если на красный намазать синий. Или наоборот, не помню точно.

– А-а-а… – Алёшка закрыл глаза, собрался в комочек. – Кр-р-расиво…

Сафонов посидел ещё немного, дождался, пока Алёшкино дыхание не станет совсем ровным. Осторожно выпростал руку, подобрал сползший край одеяла и вышел из комнаты.

– Уснул? – Жена ждала его в прихожей. – Чай допей хотя бы.

– Уснул. Слушай, я полез за парапланом.

– Никуда лазить не надо, вот твой мешок. Я достала, а то ты обязательно что-нибудь свалишь. Подвески в машине?

Сафонов обхватил жену, прижал к себе, чувствуя стройное, гибкое тело:

– Жена, ты у меня настоящее сокровище.

– Я знаю. – Ольга подняла голову, потёрлась носом о его подбородок. – Но вспоминаешь ты об этом только перед отъездом.

– Туше. – Сафонов скорбно поднял глаза к потолку. – И нет мне искупленья…

Ольга вывернулась у него из рук.

– Беги, злодей, покуда отпускаю… Иди, Володя, Сёмыч ждать будет. Позвони утром.

– Позвоню обязательно.

У подъезда Сафонов закашлялся, глотнув морозного воздуха. Пока ковырялся с замёрзшим замком автомобильной двери, в переулок хищно метнулась тёмная иномарка, почти бесшумно пронеслась рядом, обдав морозной пылью, и скрылась между домами, мигнув напоследок ослепительными рубинами хвостовых плавников. Сафонов проводил её взглядом, передёрнул плечами, забираясь в насквозь промёрзшее автомобильное чрево. Мотор натужно провернулся раз, другой, чихнул и заработал неровно, с усилием прокручивая детали в застывшем масле. Сафонов засунул руки под мышки – за ледяной руль браться не хотелось. Что-то внутри машины побулькивало, поскрипывало, чуть тёплые струйки воздуха потихоньку пошли в салон, и Сафонов повеселел. Ничего, сейчас и мы пронесёмся по улицам, взметая снежную пыль… Нет, лучше поедем не спеша, наслаждаясь горячим оазисом посреди сугробов. Как назло, в машине согреваешься как раз тогда, когда уже пора выходить…
Сёмыч встречал его, распахнув дверь подъезда. Сафонов взял под мышку мешок с неполноценным ещё парапланом, запер машину.

– Чего это ты меня с таким парадом встречаешь?

– А домофон работает непонятно как. Пацаны опять расковыряли, инфузории.

Сафонов улыбнулся: в прошлой жизни Сёмыч был биологом. Что побудило его оставить прежнюю работу – Сафонов не знал, но теперь Сёмыч (в миру Сергей Семёнович Городницкий) замечательно шил стропы, изредка с большим удовольствием летал сам и на биолога совсем не походил. Хотя – кто его знает, как выглядят биологи? Сёмыч, например, дома зимой носил толстые свитера, "душегрейки", валенки, его худая, чуть сутулая фигура выглядела немного комично.

– Ты, Сёмыч, как моя бабушка – жилетка с мехом, валенки… Платочка только не хватает.

– Это у тебя зависть, Володя. Сам бы, наверное, рад в валенки влезть, а носишь какие-то лапти новомодные.

В комнатушке, где Сёмыч работал, свободного места было немного. Всё пространство занимали катушки со стропами: они висели по стенам на самодельных штативах, громоздились пирамидами на полу, на диване, на подоконнике.

– Садись. – Сёмыч пододвинул табурет к швейной машине. – Давай, что у тебя там.

– Садись, легко сказать… У тебя сесть-то негде. – Сафонов переставил на пол, под ноги коробку с пустыми катушками и уселся в старое, просиженное, а потому удобное кресло.

– Ладно, негде… Нашёл же место. – Сёмыч взял протянутую карту строп, привычным жестом нацепил на нос очки в роговой оправе – и сразу стал похож на строгого преподавателя. – Что шьём?

– Первый ряд целиком, второй ряд – нижний ярус.

– А остальное есть?

– Есть.

– Покажи.

Сёмыч требовательно протянул руку. Сафонов распустил тесьму на мешке с парапланом, достал готовые стропы. Мастер критически повертел их в руках, разглядывая заделку.

– Ладно, пойдёт. Хотя лучше бы комплект целиком. – Он вернул пучок строп Сафонову, поводил пальцем по схеме, поднялся, ухватил конец ярко-жёлтой стропы с катушки на стене. – Значит, нижний ярус… Поставлю "двухсоточку", не возражаешь?

– Хоть бельевые верёвки, – Сафонов поёрзал в кресле, усаживаясь поудобнее. – Лишь бы держали.

– На верёвках далеко не улетишь. – Прищурившись, Сёмыч вдел кончик нити в иглу швейной машинки.

– Это по настроению. Смотря где, смотря как и смотря с кем. С чужой женой, например, положено улетать за речку на чём придётся.

– Да ну? – Сёмыч отмерил стропу по разметке на столе, похожей на каббалистические знаки, пробормотал про себя: "Четыреста двадцать – да пять на усадочку… и вот здесь чуток…", сапожным ножом отхватил лишнее. Сложил петельку, сунул под лапку машинки и повернулся к Сафонову: – Почему за речку? С чужой женой?

– А ты не знаешь разве? Это ста-а-арая история.

– Ты мне ни старых, ни новых не рассказываешь… А за тобой записывать надо, у вас там вечно что-нибудь случается.

С полётами всегда было связано огромное количество самых разных баек, а уж с полётами в тандеме – в особенности. Пилотам приходилось поднимать в воздух самых разных пассажиров, а те, оказавшись на приличной высоте, вели себя порой совершенно непредсказуемо. Были барышни, которые в воздухе кричали: "Мама, это лучше, чем секс! Я хочу ещё!". Рассказывали про пассажира, который в воздухе вдруг запаниковал, на увещевания не реагировал, начал хвататься за стропы переднего ряда, и пилоту, чтобы избежать подворота крыла, пришлось съездить мужику кулаком по шлему так, что тот отключился на какое-то время. Перед самой посадкой пассажир очухался, и уже на земле, в ответ на осторожный вопрос пилота, как всё прошло, неожиданно выставил вверх большой палец: "Во! Очень понравилось…"

– Да я тебе рассказывал… Хотя, может, и нет. Старая байка, ей уже года два или три. Летали тогда рядом с речкой, на той стороне, в лугах. Знаешь те места?

– Ну, знаю. – Сёмыч придирчиво оглядел первый шов, подкрутил что-то в машинке. – Ты про чужую жену давай.

– Ишь ты какой… В общем, обычный лётный день. В середине дня подъезжает к полю джип, весь такой расписной, выходят два парня и девчонка. Мы летаем себе, они в сторонке ходят, посматривают. Ближе к вечеру задувает крепкий южный, как раз в сторону реки. Солнце садится, мы потихоньку сворачиваемся. Тут один из этих ребят подходит и вальяжно так интересуется, нельзя ли его жену "чиста-а-а прокатить". Прокатить можно, отвечаем, только как она у вас в юбке полетит? Ей бы штанишки какие-нибудь… Парень думает недолго, стягивает с себя джинсы и надевает на жену, сам остаётся в трусах по колено. Жена уже повизгивает от удовольствия. Надеваем на неё подвеску, цепляем к тандему. Катать вызвался Лёшка Котелок…

– Ну-ну, – Сёмыч оторвался от машинки, повернулся к Сафонову. – Уже интересно.

– Интересно дальше будет. Дали старт, подняли их. Девушке хорошо, Котелку, видимо, тоже. Только ему бы направо – и обратно над стартом пройти, а он отворачивает влево, его сдувает ветром в сторону реки. Ветерок весёлый такой… Мы с земли смотрим, как их сносит. Котелок пытается пробиться и так, и этак, уже над водой висит. Выбирать не из чего – он разворачивается и рулит на посадку за речку.

Тут парень начинает интересоваться – куда это его жену увезли? Мы объясняем: дело такое, "с ветром не поспоришь", жена твоя в целости и сохранности на колхозном поле за рекой… а ближайший мост в четырнадцати километрах. Надо ехать выручать. Парень бросается к машине, пытается открыть дверь – а дверь заперта, ключи от машины в джинсах, джинсы на жене, жена за речкой…
Сёмыч хохотал до слёз, снял очки, вытирая глаза. Сафонов продолжал:

– В общем, нашли их во втором часу ночи. Котелок крыло сложил, развёл костёрчик и сидит себе смирно так. А девушка курит его сигареты и названивает по мобильному телефону подругам: "Ой, у меня столько приключений, столько впечатлений! Мы тут летали, летали, прилетели куда-то, здесь уже ночь, в какой стране нахожусь – не знаю, туземцев ещё не видела…" Вот так вот, Сёмыч. С подачи Котелка положено чужих жён исключительно за речку увозить.

– Ну тебя, – Сёмыч перевёл дух, покачал головой: – За тобой и правда записывать можно, это надо же…

– Да ладно. Ты шей давай, уже ночь на дворе.

– Не торопи, всё сделаем, как положено.

Сёмыч разметил ещё несколько строп, отрезал по мерке. Поднялся, выключил люстру, зажёг вместо неё настольную лампу и поднёс спичку к огарку свечи на столе. На свече он обычно опаливал оплётку строп и кончики ниток в месте заделки, паяльнику не доверял.
Сафонов пригрелся в кресле, вертя в руках обрезок тоненькой, тоньше миллиметра, стропы. На ощупь стропа казалась такой ненадёжной, что человек несведущий не поверил бы, что такая ниточка выдерживает сёрьёзные нагрузки. Вот эта, например – девяносто килограммов на разрыв. Та, которую сейчас заделывал Сёмыч – двести с небольшим…
За окном снежинки вытанцовывали что-то своё. Под уютный стрёкот машинки Сафонов подрёмывал, размышляя о том, что сейчас руки мастера, выполняя, казалось бы, очень простую работу, создают не просто стропы определённой длины, а нити-нервы, что связывают человека и крыло. Тонкие кевларовые нервы. Каждая ниточка имеет своё место, своё значение, любое натяжение или ослабление даст знать опытному пилоту о тонких нюансах в поведении аппарата. И когда работа сделана верно, стропы звучат в воздухе, как хорошо настроенный инструмент. Славная музыка…
Сквозь прикрытые ресницы комната выглядела странно – очертания расплывались, дрожал огонёк свечи, Сёмыч, казалось, делал руками ритуальные пассы, и тень повторяла его движения на стене… Сафонов улыбнулся, представляя себе, что присутствует на тайном обряде – мастер исполнял роль служителя, а свеча на столе была лампадой алтаря загадочного бога, покровителя воздухоплавателей… Повинуясь воле этого божества, где-то в ночном небе плывут облака, огибая горные вершины… Пересекая континенты… Закручиваясь в немыслимые спирали…

– Ты стропы будешь ставить или нет?

Сафонов открыл глаза. Сёмыч похлопывал его по плечу: – Давай, Володя, просыпайся. Или до завтра отложим?
Сафонов зевнул, потянулся в кресле.

– Сейчас поставлю… Что, уже готово?

– Готово, готово. Быстро тебя сморило.

– Сколько времени? – Сафонов встрепенулся. – Утро, что ли?

– Время – четверть второго. (Сафонову нравилось, что мастер всегда говорит "четверть", а не "пятнадцать минут". Было в этом что-то старомодное и основательное.) До утра ещё есть время.

– А-а-а… Кресло у тебя удобное. – Сафонов потёр лицо, опять зевнул. – Снотворное кресло.

– Не подлизывайся, знаю я тебя. Сейчас настоечки попросишь, потом скажешь, что у тебя глаза слипаются, и придётся мне стропы одному ставить…

– Да поставим сейчас, поставим. А настойки попрошу, это ты угадал.

Сафонов пару раз присел, разминая ноги, взялся за мешок с парапланом:

– Куда его?

– Пошли в ту комнату.

Сёмыч задул свечу. Синенький дымок изогнулся причудливым иероглифом, медленно растворяясь в воздухе.
В большой комнате у Сёмыча из мебели были диван, сервант и древний сундук, огромный, как гараж, с внушительной кованой петлёй под висячий замок. Сафонов никогда не видел его открытым, но ему почему-то казалось, что на изогнутой крышке с обратной стороны должны быть наклеены порыжевшие от времени картинки: молодой усатый Сёмыч с полным "Георгием", рядом – неестественно строгая девушка с косой, спадающей на грудь, а вокруг – сусальные ангелочки. Иногда Сафонова так и подмывало попросить Сёмыча открыть сундук, но он не решался – а вдруг на крышке окажутся фантики от жевательной резинки, вся романтика пропадёт…
Расстеленное крыло заняло всю комнату, стропы вытянулись в коридор. Пока Сафонов разглядывал схему стропления, мастер легко находил разноцветные концы, проворно собирал их в пучки, соединял. Сафонов еле поспевал за ним, время от времени сверяясь со схемой.
Ещё через полчаса работа была закончена. Параплан обрёл недостающие стропы, Сафонов сложил его. Свёрток получился большим и в мешок не захотел помещаться.

– Ишь ты, раздобрел. – Сёмыч усмехнулся. – Пригрелся, расправился, хорошо ему тут…

– Сейчас я ему раздобрею. – Сафонов принялся складывать свёрток ещё пополам.

– Не надо, Володь, – Сёмыч поморщился, глядя, как Сафонов давит свёрток коленями. – Не мучай, ему и так больно! Дай-ка лучше я.

Сёмыч отодвинул Сафонова, снова раскатал параплан по полу и принялся сноровисто сворачивать, что-то бурча себе под нос.

– Ты чего там, шаманишь, что ли? – Сафонов с любопытством наблюдал за манипуляциями.

– Не шаманю, а уговариваю. Мешок давай. – Сёмыч поднял похрустывающий свёрток, Сафонов подставил мешок, и параплан легко скользнул внутрь. – Ну вот, а то сразу давить… Настойку-то будешь?

– Давай уж, уговорил. – Сафонов отряхнул джинсы на коленях.

– Ой-ой-ой, уговорил! Не хочешь – не пей, другим больше достанется…

– Ну ладно тебе, ладно, шучу же. – Сафонов отнёс мешок в прихожую, вернулся, подхватил Сёмыча под локоть и повёл на кухню. – Это у меня шутки дурацкие, а вот твоя настойка – веш-шь знаменитая, можно сказать – легендарная…

– Хватит, не подлизывайся.

Сёмыч отодвинул валенком табурет, открыл дверцу шкафа и достал бутыль настойки.

– Тебе завтра лететь… какое там завтра, уже сегодня – третий час! – Сёмыч наставительно поднял вверх палец. – Так что доза символическая, только для поднятия тонуса. И не надо мне тут обиженную физиономию строить, больше не дам.

Сафонов принял стакан, скептически прищурился – стакан был полон на треть. Сёмыч отрицательно покачал головой, и Сафонов, притворно вздохнув, проглотил обжигающую жидкость. Настойка на травах, из которых Сафонову был известен один лимонник, действительно была напитком известным. Ребята неоднократно просили рецепт, но Сёмыч только усмехался: "Не в рецепте дело, просто надо с душой подходить. Мне не жалко – берите, делайте, только ведь не выйдет ничего, изведёте ингредиенты впустую, а я виноватым окажусь…"
В отличие от магазинных напитков, настойка Сёмыча голову не кружила, скорее наоборот – становилось легко и весело, накатывало умиротворение. Сафонов зевнул.

– Всё, Володя. Пора на боковую, в восемь я тебя подыму…

Сафонов кивнул, поднялся и прошёл в комнату. Сёмыч сноровисто расстелил постель, ловко откинув валики у старого дивана, пожелал спокойной ночи и ушёл к себе. Сафонов с удовольствием вытянулся на поскрипывающем пружинном матраце, закинул руки за голову. Закрыл глаза и улыбнулся, представив, что Сёмыч укладывается спать в гамаке из строп. Почему-то всплыли смешные слова: "Параплану повезло…"

– Володя, пора.

– Угу. – Сафонов несколько раз поморгал, прогоняя остатки сна. Сёмыч ушёл на кухню, чем-то там гремел. В стёкла било солнце, светлые прямоугольники лежали на половицах. Сафонов протянул руку, потрогал пол – в том месте, куда ложились солнечные лучи, он был ощутимо теплее.

– Сёмыч, а солнышко-то греет вовсю, слышишь?

– Слышу, слышу. – Сёмыч показался в дверях с кухонным полотенцем на шее. – Недолго зиме осталось, ещё неделька-другая – и всё потечёт… Долго ты валяться будешь? Смотри, без тебя улетят.

– Не улетят. – Сафонов вскочил с дивана так, что пружины обиженно скрипнули, упал на пол, пару раз отжался и побежал в ванную. Сёмыч скептически посмотрел ему вслед, осторожно присел и отжался десять раз. Поднялся, хмыкнул, с достоинством поправил на шее полотенце и прошествовал обратно на кухню, где уже вовсю свистел чайник.

– Поехали со мной, – уговаривал Сафонов за завтраком. – Поехали, Сёмыч. Рванём в тандеме, а?

– Нет, Володь, не поеду. Не люблю по зиме. Вот трава вылезет – тогда и соберёмся, ладно?

– Как знаешь. А я – в любое время года…

В машине Сафонов насвистывал – синее небо без единого облачка раскинулось до горизонта, солнце грело так, что "печку" пришлось выключить. Поутру машин было немного, поля уже мелькали по сторонам.
Добравшись до места, Сафонов приткнул машину на обочине, помахал издали ребятам, уже собравшимся на старте, и достал мешок с парапланом. Отошёл в сторонку, прикинул ветер, расправил и поднял тандем, придирчиво разглядывая стропление.
"Хорошо тебе в тандеме, – говорил как-то Сафонову новичок. – На старт всегда без очереди, летай – не хочу!" – "Ага, – отвечал Сафонов. – Это точно, летай – не хочу…"
Сам думал тогда: хорошо тебе рассуждать… Что видит, допустим, пассажир, когда его везут летом в машине по горной дороге? Слева – скалы, справа – море до горизонта, вот доедем – и первым делом на пляж, немножко пожариться на песочке – и в воду… Вдоль дороги – кипарисы выстроились, как почётный караул, тёплый ветерок в окошко, солнышко греет, впереди две недели отпуска, красота! Водитель, правда, неразговорчивый попался, нет бы анекдотец загнул под настроение – у шоферни их всегда хватает…
А что у водителя? Вторая, сцепление, перегазовка – третья, пропусти встречного – летают тут, как бешеные, машин накупили вместе с правами… Налево, тормоз, сцепление, перегазовка, вторая, тормоз, левее, ещё тормоз – чёрт, по два комплекта колодок за сезон уходит… Подшипник выжимной скоро менять. Сцепление, перегазовка, третья… Хорошо пассажиру, отдыхать едет, сейчас ещё анекдот попросит рассказать…
Пассажир – он пассажир и есть. Сиди себе, глазей на окружающие красоты, всё остальное сделает пилот. "Летай – не хочу"… Хотя на старт – в самом деле без очереди, это правда.
Сафонов положил тандем на снег, вернулся к машине, вытащил подвески пилота и пассажира и принялся их осматривать. Наморщил нос, когда в глаза попал солнечный зайчик, отразившийся от хромированной пряжки. Солнце действительно било ярко, приходилось прищуриваться.
Позвонил домой. Алёшка ещё спал, жена разговаривала негромко. Отправив в трубку тысячу поцелуев, Сафонов получил в ответ один, но такой, что в ухе зазвенело; Ольга тихонько смеялась.
Сафонов убрал телефон, ещё раз оглядел старт из-под руки и принялся натягивать комбинезон. За спиной послышался шум мотора – приехал Кузьмин, осторожно припарковался, стараясь не заползти в сугроб. Сафонов уже застёгивался, когда Сергей подошёл и протянул руку.

– Привет, Володя.

– Привет. Немного народу сегодня. Что-то Стаса Жильцова не видно…

– Володя, тут такое дело… – Кузьмин переминался с ноги на ногу, отводя в сторону глаза. – Стас разбился.

– Сильно? – у Сафонова нехорошо засосало под ложечкой.

– Сильно… Совсем разбился. – Кузьмин говорил куда-то в сторону, слова звучали невнятно.

– Ну что ты тянешь? – Сафонов ухватил его за отвороты куртки, встряхнул, словно тот был в чём-то виноват, а у самого уже холодело внутри, и дальнейшие расспросы казались бессмысленными – какая теперь разница, как всё это вышло? Что-то перевернулось в мире, что-то сломалось такое, что не должно было сломаться никогда…

– Да я сам почти ничего не знаю, – виновато, словно оправдываясь, давился словами Кузьмин. – Позавчера, в Толубеево… На западном склоне, кажется… Он расходился с кем-то. С чайником каким-то. Кажется, чайник его подрезал, Стаса попал в "спутку", его сложило… Он в склон вышел. Камень там… А чайнику – ничего… И чего ты орёшь на меня?

– Извини… – Сафонов медленно разжал руки, поправил на Кузьмине куртку. – Сигареты есть?

– Ты же бросил. – Кузьмин достал пачку "Кэмела", с опаской поглядывая на Сафонова.

– Тебе что, жалко?

– Да нет… На, кури. – Он протянул Сафонову сигареты, чиркнул зажигалкой.

– Угу. – Сафонов сел прямо в снег, привалился спиной к машине, чувствуя, как першит с непривычки в горле. День наливался нереальностью, Сафонов видел свою руку, держащую сигарету, так, словно она была чужой.

Кузьмин шмыгнул носом, подёргал заевшую "молнию" на нагрудном кармане.

– К ребятам пойду. – И, отойдя шагов на пять, обернулся:

– Незачем было на меня орать. Мне Стас тоже не чужой.

– Извини. Извини, Серёга. – Сафонов пожевал губу. – Ты ребятам не говори пока… Пусть день долетают спокойно, ладно?

– Ладно.

Кузьмин повернулся и пошёл на старт, а Сафонов прикрыл глаза, чувствуя, что не хочется больше смотреть в обманчиво ласковое небо. Кружилась голова от крепкой сигареты.
"Стас, дорогой ты мой Стасище, всегда такой жадный до неба… Как же это, а?" – Сафонов вспоминал, что в прошлый раз они так и не попрощались, Жильцов махал ему рукой из отъезжающей машины… Сафонов хотел ему что-то сказать, какую-то мелочь. Пустяк какой-то. Ах да, про кассету с фильмом – Стас искал этот фильм… Мысли путались в голове: "Куда теперь эту кассету? У него жена на пятом месяце… Подвеску новую купил, прыгал от радости, хвастался, как ребёнок… Всё, что останется – пара строк в рубрике "Лётные происшествия"… Ошибка пилота и камень на кладбище…"
Сафонову ясно вспомнился вечер в Крыму, когда они с Жильцовым засиделись за местным душистым вином далеко за полночь. Стас вдруг оборвал неспешно тёкший разговор, и, помолчав секунду, сказал: "Знаешь, Володя, если я когда-нибудь умру… – и Сафонов тогда подивился про себя этому наивному "если", – я хочу… ну, может, это напыщенно звучит… я хочу, чтобы прах мой развеяли в небе. С параплана. Или с "дельты". Ну в крайнем случае с воздушного шара". – "Странные у тебя желания". – "Да ничего странного. Глупо же валяться в двух метрах под землёй, если можно летать". – "А если захотят навестить, цветочки принести, где тебя искать?" – "А везде. И ходить не надо никуда, я всегда буду в небе". – "В любую погоду?" – "Погоду, – он улыбнулся, – я обеспечу".
Если кому и везло с погодой – так это ему. В самое беспросветное и мокрое утро, когда все уже собирались разъезжаться, появлялся Стас и вставал на пути каравана.
"Не пущу! – он разводил в стороны руки. – Даже не думайте! Вам что, летать не хочется? Подождать всего полчасика – и будет погода! Ну ребята, ну что вам стоит – всего чуть-чуть подождать! Всё равно уже приехали, не полетаем – день зря пропадёт…"
Он бросался от одного к другому, уговаривал, упрашивал, ругался, и летучая братия, устав спорить, соглашалась подождать полчаса. Может быть, Стас и в самом деле знал какое-то заклинание, потому что через полчаса, максимум – через сорок минут его горячее желание подняться к небу пробивало в облаках дыру, дождь стихал, выглядывало солнце – и на высохшую траву ложились крылья, старт оживал. Первым, естественно, выпускали Стаса, и он счастливо орал с высоты: "Хорошо-то как! Если бы вы знали, как тут хорошо!"
Постепенно все к этому привыкли, и когда погода хандрила, начинали искать Жильцова. "Где наш Гидрометцентр? Что значит – не приехал ещё? Звоните ему, нам летать надо, пусть сюда мчится и погоду налаживает".
Сафонов замер, заглянув в пустоту, которая образовалась внутри. "Параплану повезло…"
Наверное, земля не может простить попыток оторваться от поверхности – и тогда небо забирает неугомонную пилотскую душу…

– Володя, а у меня для тебя пассажир есть.

Сафонов, вздрогнув, открыл глаза. Рядом стояла Светка, молоденькая девчушка в комбинезоне с закатанными рукавами. За дюймовочкины габариты её звали Крохой; ребята бросались на помощь, когда она воевала с огромным, не по размеру, крылом. Парапланов для её веса просто не существовало.

– Тандема сегодня не будет. – Сафонов тяжело поднялся и принялся укладывать рюкзак, стараясь не смотреть в небо. Сквозь синеву над головой проглядывала бездонная пропасть.

– Володечка, миленький, ну что тебе стоит? Всего один разок…

– Я что, плохо объяснил? – Сафонов выпрямился, разозлившись на подвеску, которая никак не хотела укладываться. – Тандема. Сегодня. Не. Бу-дет.

Светка растерянно улыбнулась, хотела сказать что-то, но передумала, помедлила секунду, повернулась и пошла по полю, неловко вытаскивая из сугробов ноги в тяжёлых ботинках.
Сафонова словно толкнули в спину. Он сорвался с места, в три прыжка догнал девушку, удержал за плечо:

– Погоди, Кроха… Не сердись, ладно? Что-то у меня с головой сегодня… Где твой пассажир?

– Вон там. – Светка показала пальцем на мужчину, стоявшего у кромки поля, и спрятала руки за спину. – Это папа мой… Он давно хотел посмотреть, где это я пропадаю. Ты правда его прокатишь?

– Прокачу, прокачу. – Сафонов полез в карманы. – Прокачу… У тебя сигареты нет? Хотя какие тебе сигареты, ты и так маленькая.

– Я сейчас принесу, Володечка. Возьму у ребят и принесу. – Кроха благодарно хлопала длинными ресницами.

– Да не надо, это я так… Ты иди, летай. Да, и скажи Кузе, пусть посмотрит разрывное звено на тросу.

– Хорошо, Володечка.

– Иди, иди.

Сафонов вернулся к рюкзаку, достал наполовину торчащую подвеску и пошёл к кромке поля, где стоял мужчина. Тот провожал глазами поднимающийся в небо параплан.

– Здравствуйте.

– День добрый. – Мужчина крепко пожал протянутую руку.

Сафонов отметил про себя выправку и проседь в аккуратной стрижке собеседника. "Наверное, военный. Оделся правильно – куртка охотничья, унты. Майор? Подполковник?"

– Значит, в небо хочется?

Мужчина коротко кивнул. "Неразговорчив…"

– Ну что ж, пошли.

Сафонов повёл его на старт, по дороге рассказывая о предстоящем полёте – в который уже раз излагая всё то, что нужно знать для первого раза пассажиру. Мужчина слушал внимательно, кивал, порой отвечал односложно: "Есть… Понял…"
На старте мужчина молча поворачивался, пока на нём застёгивали ремни подвески. Кроха стояла в сторонке, лукаво поглядывая на отца. Сафонов машинально инструктировал пассажира, стараясь заглушить странные, холодные мысли: "Зачем-то я туда лезу… Опять… Стасу на земле тоже чего-то не хватало… Зачем?"
Сафонов прошёлся по кромке крыла, чуть расправил серединку. Вернулся на стартовую позицию, проверил, как пристёгнут пассажир, пристегнулся сам, и, наклонившись, привычно повторил:

– Сейчас нам нужно бежать, хорошо бежать… От этого зависит, насколько быстро мы взлетим.

Мужчина обернулся, кивнул, и Сафонов удивился тому, как изменилось у пассажира лицо – тот словно помолодел лет на двадцать, таким предстартовым волнением вдруг засветились глаза.
Кузя прицепил к отцепке колечко троса, уходящего по снегу к лебёдке. В глазах у него застыло странное выражение – какая-то детская беспомощность, невозможность выговориться… Сафонов кивнул ему, засёк направление, по прежнему думая о своём. "Параплану повезло…"
Дали старт.

– Пока стоим… – Сафонов ощущал ладонями подрагивающие свободные концы строп. Трос натянулся, зазвенел. – Стоим… Всё, пошли.

Крыло взметнулось из снега, жадно вдохнув ветер. Сафонов чуть прижал левую, не забывая подбадривать пассажира:

– Бежим, бежим!

Пассажир бежал хорошо, Сафонов отдал ему должное. Крыло, поколебавшись мгновение, приподняло обоих – и планета ушла из-под ног, продолжая своё вращение уже без них.

– Можно усесться.

Сафонов помог пассажиру, придвинув подвеску коленями, оглядел крыло. Снега отдалились, становясь белым фоном на контурной карте, дорога со стоящими на ней машинками быстро превратилась в черту, пересекающую эту карту наискосок. Справа блеснул на солнце купол колокольни, обычно скрытый холмом. Подрагивал трос, передавая вибрации от лебёдки. Сафонов подровнял курс, поправил манжету комбинезона – струйка-змейка холодного воздуха просачивалась до локтя, по коже бегали мурашки. Стало видно, как далеко впереди ползёт, извиваясь зелёной гусеницей, электричка. Сафонов оглядел небо, проследил взглядом инверсионный след, нашёл крохотный блестящий самолётик – иголку, которая тянула по синему шёлку пушистую нить.
Трос ослаб – оператор сбавил тягу.

– Отцепляемся.

Пассажир потянул ручку отцепки. Кольцо рывком высвободилось, отпуская поднявшихся в небо. Теперь ничто не связывало их с земной поверхностью – трос, материнская пуповина планеты, ложился в снега, чтобы поднять в небо других. Парашютик на конце троса ушёл вниз, смешно вращаясь, Сафонов "отжался" на клевантах, придерживая крыло. Стало тихо, очень тихо – земные звуки остались на земле, было слышно, как поют стропы в прозрачном воздухе. Сафонов опять прошёлся взглядом по крылу, проверил рукой натяжение строп – молодец Сёмыч, всё в норме, аппарат звучит как надо.
Пассажир заворожённо смотрел вниз, а Сафонов, зная, каким коротким покажется первый полёт, наклонился к его уху, привычно переходя на "ты":

– Да брось смотреть под ноги. Подними голову, подними, оглянись вокруг…

Мужчина послушно поднял голову, слегка повёл взглядом слева направо… и оцепенел. Сафонов остро позавидовал ему – зимняя, с дымкой по горизонту картина, привычная пилотскому взгляду, высветилась незнакомыми красками человеку, впервые увидевшему небо на расстоянии вытянутой руки. Пассажир сидел неподвижно, Сафонов немного забеспокоился:

– Ты как там, ничего?

Пассажир чуть повернул голову, кивнул, и Сафонов легонько взял на себя правую клеванту:

– Ну и хорошо. Сейчас развернёмся, пройдём над стартом, помашем ручкой.

Про себя Сафонов решил, что полёт будет спокойным, без выкрутасов. Разным пассажирам нужно разное – одним хочется, чтобы дух захватывало, как на аттракционах в парке, а другим нравится просто плыть в воздухе. Сафонов почувствовал, что пассажир немного расслабился – страх неизвестности прошёл, осталось любопытство и восторг, которые, повзрослев, люди так тщательно скрывают.
Они прошли над стартом, сделали несколько плавных разворотов, медленно снижаясь. Цветные лепестки парапланов на снегу приближались, стало видно, что фигурки между ними не стоят на месте, а перемещаются, смешно шевеля ручками. Вот ярко-синий лепесток расправился, наполнился воздухом и стал неторопливо подниматься – отсюда троса не было видно, и казалось, что параплан набирает высоту сам по себе, унося ввысь человечка, ухватившегося за паутинки строп.
Сафонову стало больно от мысли, что Стас так и не успел обзавестись собственным крылом.

– На посадке лучше встать на ноги. – Сафонов сам не заметил, что автоматически произнёс эти слова на нужной высоте. – Выпрямляемся…

– Уже? Ага… – Пассажир послушно выпрямился в подвеске, Сафонов "зажал" аппарат, и они коснулись земли почти с нулевой скоростью. Подбежавшие ребята помогли погасить купол.

Сафонов расстегнул подвески, снял с пассажира шлем.

– Ну как, пап? – Подбежавшая Кроха тормошила отца, который стоял, озираясь вокруг, с непроизвольной широкой улыбкой на лице. – Ну скажи, скажи!

Пассажир обернулся к Сафонову, веря и не веря в происшедшее, ухватил его за руку и долго тряс, приговаривая:

– Ну, парень… Ну, спасибо! Здорово, ох и здорово, а? Я ведь не верил, ей-богу…

Сафонов смотрел в его счастливые глаза, от которых протянулись к вискам гусиные лапки морщинок, и почему-то вспоминал глаза Алёшки. И глаза Стаса.
Пассажир схватил Кроху в охапку, прижал к себе:

– Какая же ты счастливая, дочь! Какие вы все счастливые…

Он так щедро выплёскивал радость на окружающих, так искренне благодарил, что Сафонов, вообще не собиравшийся летать сегодня, неожиданно для себя предложил:

– А ещё разок?

– А можно? – Мужчина встрепенулся. – Я бы с радостью.

– Если душа просит – нужно.

Они снова вышли на старт, и, уже пристёгнутый к тросу, пассажир доверчиво сказал Сафонову:

– Я ведь когда-то в лётное хотел… Не прошёл по здоровью.

Во втором полёте он был разговорчив, шутил и сам смеялся нехитрым шуткам. Сафонов передал ему клеванты, и пассажир осторожно взял ручки, сразу посёрьёзнев. Сафонов положил руки сверху, помогая управлять. Они сделали несколько простых поворотов – мужчина радовался, как ребёнок, что аппарат ему подчиняется.
Потом, на старте, Сафонов спросил Кроху:

– Отец у тебя – военный, верно? Полковник?

– Полковник? – Кроха смешно наморщила нос. – Генерал-лейтенант ракетных войск и артиллерии, а ведёт себя, как мальчишка, я его давно таким не видела. Здорово, что он приехал, правда?

Полёты продолжались до сумерек. Сафонов немного забылся, занимаясь повседневными делами. Уже складывая параплан, он встретился взглядом с Кузьминым – и даже вздрогнул, сразу вспомнив о Стасе. Прошедший день потускнел.
Скоро совсем стемнело. Машины разъезжались, поводя по сугробам жёлтыми усами фар. Уехал счастливый генерал. Потихоньку остались только те, кто летал постоянно. Снаряжение было уложено; перешучивались, допивая остатки кофе из термосов.
Сафонов подошёл к Кузе.

– Скажи ребятам.

Кузьмин долго мялся, потом шмыгнул носом и тронул Сафонова за плечо.

– Скажи ты. У тебя лучше получится.

– Лучше? – Сафонов горько усмехнулся. – Лучше уже не будет…

– Скажи ты, Володь. Ну пожалуйста.

– Ладно. Ребята… – Сафонов прочистил горло, собираясь с духом: предстояло плеснуть бедой в эти счастливые лица. Понемногу смолкали разговоры, люди оборачивались к нему и застывали, почувствовав что-то тревожное. Он радовался каждой секунде отсрочки, но когда стих наконец смех и стало слышно, как ветер шуршит по насту ледяной крупой, Сафонов решился:

– Ребята, Стас Жильцов погиб…

Ввалившись домой, Сафонов стряхнул на пороге снег и устало прислонился к стене. Жена расстегнула на нём "молнию" куртки, провела рукой по щеке с суточной щетиной:

– Алёшка без тебя не ложится. Иди к нему. Да, звонил Казарин – я сказала, что он временно помилован. Я не ошиблась?

– Нет, хорошая моя, ты не ошиблась. – Сафонов уткнулся жене в плечо, обнял и застыл, дыша запахом её волос: – Все помилованы. Казнить вообще никого нельзя, жизнь и без нас машет топором…

Ольга не шевелилась, хотя жёсткая складка сафоновской куртки резала ей плечо. Через минуту, когда она почувствовала, что муж вздохнул, она мягко отстранилась, ещё раз провела ладонью по небритой щеке и подтолкнула Сафонова к двери комнаты:

– Иди, Алёшка ждёт.

Сын сел на постели, увидев Сафонова.

– Па, расскажи мне ещё про пар-р-раплан. Ты вчера говорил, а я забыл. И мама не знает.

– Сейчас расскажу. – Сафонов присел на пол рядом с постелью. – Ложись.

– Смешно, когда ты сидишь – такой маленький сразу, – Алёшка хихикнул. – Всё, я лёг. Рассказывай скорей.

Сафонов протянул руку, Алёшка привычно ухватил его за палец и затих, подглядывая одним глазом. Сафонов облокотился на подушку и начал вспоминать:
Чайка – серое крыло,
Яхта – белое крыло.
Параплан – крыло цветное,
Параплану повезло…
Вошедшая через несколько минут Ольга увидела, что Сафонов спит, неудобно пристроив голову на край Алёшкиной кровати, и тревожно хмурится во сне, а Алёшка гладит его по волосам и шёпотом приговаривает:

– Пар-раплану повезло…

Добавить комментарий